Империи в мировой истории. Власть и политика различий - Джейн Бербанк

XIX века более легкой задачей, чем столетием ранее, и в то же время индустриализация повысила ставки для европейских держав, чтобы иметь надежный доступ к сырью и рынкам по всему миру. Правительства девятнадцатого века развивали идеи эффективного управления, которые отличались от идей старых иерархических режимов.

Как эти изменения соотносились с императивами империи - обеспечить сотрудничество посредников, сделать имперское правление привлекательным или нормальным для политических игроков внутри страны и эффективно конкурировать с другими империями? Пулемет и телеграф отличались от монгольских вооруженных всадников и посыльных, которые в XIII в. захлестнули большую часть Евразии, но на огромных пространствах Африки скорость и огневая мощь не обязательно приводили к прочному или преобразующему правлению.

Колониальные завоевания XIX века, как и предыдущие, были быстрыми и кровавыми. В некоторых контекстах колониальное правление превращалось в эффективный аппарат надзора и наказания, но в других местах его присутствие было тонким, произвольным и эпизодически жестоким. Колониальные режимы иногда формулировали амбициозные цели по преобразованию "традиционных" обществ и часто отступали от них, когда колонизированное население оказывало сопротивление. Великие империи могли позволить себе так поступать во многом потому, что обладали более широким репертуаром власти и могли не дать своим соперникам монополизировать важнейшие ресурсы.

Но как быть с чувством превосходства - культурного и расового, - которое сопровождало утверждения европейцев о своем мастерстве в науке, экономике и управлении? Девятнадцатый век часто рассматривается как время, когда политика различий в империях приняла решающий оборот, когда раса стала ключевым, если не основным, разделением человечества, жесткая дихотомия "белый-черный" заменила менее категоричные, более реляционные формы иерархии и неравенства, набор практик, подкрепленных "научными" аргументами о том, что расы различны и неравны. С конца XVIII века европейские мыслители были увлечены взаимосвязью физических и культурных различий. Некоторые утверждали, что человеческие популяции отражают различные "стадии" цивилизации. По мере того как все больше европейцев отправлялись в Африку или Азию, чтобы исследовать, эксплуатировать и править, опыт завоевания и господства мог, казалось, подтвердить теории расовой иерархии.

Это не умаляет вирулентности расистского дискурса и практики в колониальной ситуации, бездушного пренебрежения к человечности коренных жителей, убитых в завоевательных войнах или эксплуатируемых на рудниках и плантациях, и болезненной дискриминации, которую испытывали завоеванные люди, чтобы указать, что европейское мышление и практика в отношении расы были непоследовательными, противоречивыми и нестабильными. То, как раса на самом деле действовала в колониальной политике, зависело от случайностей и противоречивых политических императивов, с которыми сталкивались все империи. В конце XIX и XX веков администраторы предпринимали активные усилия, чтобы ввести сегрегацию и удержать колониальных агентов от создания смешанного расового населения или от "перехода на родной язык" именно потому, что расовые барьеры могли быть проницаемыми.

Колониальные правители нуждались в посредниках, как бы они ни принижали индийских принцев или африканских королей. Только там, где колонизация была достаточно плотной и прибыльной - как в Южной Африке, - чтобы поддерживать европейскую бюрократию, армию и полицию, имперские правители могли отказаться от помощи туземных элит. У империй не было последовательной политики по приобретению посредников - им приходилось работать с теми структурами власти, которые они находили, и перестраивать их. Некоторые представители коренной элиты защищали свой народ, землю и образ жизни; многие сопротивлялись захвату земли, принуждению к труду, лишению справедливости; другие искали новые возможности для себя в имперском контексте , иногда доходя до пределов того, что могли терпеть колониальные режимы. Экономические посредники были столь же необходимы, как и политические: колониальные доходы за пределами плантаций и рудников зависели от коренных фермеров и торговцев - как от умеренно преуспевающих бизнесменов, так и от эксплуатируемых рабочих.

Империи нужно было создать представление о своей власти, которое могло бы мотивировать их агентов, а также заручиться поддержкой или хотя бы молчаливым согласием общества внутри страны, которое теперь осознавало свои политические права и было охвачено идеологией человеческого совершенства и прогресса. Как правительства, так и частные ассоциации, имеющие интересы в колониях, приложили немало усилий для пропаганды, создавая явный и позитивный образ колониального проекта, но неясно, насколько глубоко проникли эти инициативы. Религиозные и гуманитарные организации, получившие больше возможностей для получения и распространения информации, могли разоблачать злоупотребления и представлять альтернативные версии того, каким должно быть колониальное общество. Скандалы в колониях распространялись шире, чем во времена Лас Касаса или Берка. Даже когда колониальные правительства старались контролировать расовые границы и пытались сделать так, чтобы расовые различия казались естественным порядком вещей, изменения в обществе и политике как внутри страны, так и за рубежом ставили колониальные начинания под сомнение.

Но самым главным препятствием на пути внедрения расового порядка в жизнь стали сами жители колоний - их инициативы по использованию пространства, которое колониальные режимы не могли контролировать, их способность по-своему использовать возможности, которые предоставляли имперские связи. Колониальным правительствам бросали вызов еще до их укрепления, и не только восстания, но и тихие действия школьного учителя, жившего неподалеку от африканской миссионерской станции, который записывал традиции своей общины на европейском языке и тем самым отказывался от дихотомии европейского модерна и африканской традиции, сторонников реформированного индуизма или модернизирующегося ислама, христиан в Западной Африке, которые основывали собственные церкви, чтобы иметь возможность исповедовать религию, которую они изучали, без контроля со стороны белых миссионеров. Как только миссионерские общества и колониальные правительства начинали готовить достаточное количество африканцев или азиатов для работы на младших должностях, эти посредники размывали границы, которые пытались создать колониальные режимы. Образованные представители коренной элиты знали о культурных ресурсах Европы и осознавали, с какими исключениями они сталкиваются; их присутствие усложняло колониальный дуализм, а их устные и письменные выступления обеспечивали критику колониального правления, как в собственных терминах колонизаторов, так и через языки и сети их собственных сообществ.

Идеологии расизма был брошен вызов и в глобальном масштабе империй, когда, например, в 1900 году в Лондоне состоялась первая Панафриканская конференция, собравшая активистов из Африки, Европы, США, и Вест-Индии, чтобы обсудить общий опыт дискриминации и угнетения и начать борьбу против них. Афроамериканский мыслитель и политический лидер У.Э.Б. Дюбуа прозорливо и точно написал в 1903 году: "Проблема двадцатого века - это проблема цветовой линии". Различие между белыми и черными было и будет оставаться не данностью современности, а предметом сомнений, споров, мобилизации, а порой и насилия.

Если раса была скорее предметом споров, чем последовательной идеологией правления, то практика управления европейцев в XIX и XX веках отличалась от практики прошлого не так резко, как хотели признать современники (или более поздние ученые). Проблема империй XIX века